То были стародавние времена, о коих сейчас вряд ли кто помнит. На берегу исландского острова близ Атлантического океана, что в ту пору называли Внешнее Море, в деревушке Исафьордюр жил рыбак по имени Оулавюр. Как и все мужчины его ремесла, он каждое утро выходил на скалистый утёс Скютюль-фьорда, одного из рукавов Исафьярдардюпа, и, незадолго до румянца рассвета, приветствовал сизое Море, всё ещё находившееся в объятиях сумрака. Оулавюр брал с собой можжевеловую воду и сготовленный с вечера хлеб, устраивался на самом обрыве и смотрел вдаль, принимая скудную трапезу. Его взор всегда обращался на Север, ведь, вопреки повериям, первые лучи древнего светила рождаются именно там, стекая по величественному небу лёгкой серебряной дымкой. И затем, побеждая мрак, прямо из вод выплывало солнце, расстилая тёплые лучи на своё пристанище — тёмные воды Внешнего Моря. Мужчины деревни верили в то, что кто первым увидит рассвет, наловит больше всего рыбы. Они боялись глубоких вод, таивших в себе неизведанное, посему они стремились выразить трепетное почтение Морю, силясь не гневить и добиться его благосклонности. Отзавтракав, они, всё ещё сонно потирая глаза, направлялись к деревянным лодкам из зелёно-рыжих сосен, складывая свои удочки, сети и снедь на дно.
Оулавюр не был лучше или хуже остальных, он также возвращался до полудня с обычным уловом, затем обедал и дремал около часа, просыпался, занимался обычными делами и вечером снова отправлялся в Море за лососем и форелью. Уже ближе к густой ночи рыбак снова возвращался в свою хижину, где жил один. Его многие могли назвать нелюдимым, он сторонился празднеств и редко показывался на людях, предпочитая уединение. Нельзя было сказать, что Оулавюр не любил людей или считал их недостойными своего общества. Но долгие речи его быстро утомляли, обряды праотцов казались бессмысленными, и даже к улыбкам юных девушек сердце молодого мужчины оказывалось холодно. Впрочем, мало кто знавал, что в жилах его кипит истовая страсть. Страсть к Внешнему Морю. Он был похож на свой остров: под вековыми льдами таился бурлящий огонь.
Страна льдов была сурова к своим обитателям. Зачастую казалось, что лето и зима здесь никак не могут поладить меж собой и рьяно спорят из-за каждого часа. В эти минуты раздора жители Исландии старались спрятаться в своих домах, дабы ненароком не очутиться случайным свидетелем буйства стихий. И в те редкие моменты победы тепла Оулавюр выходил в звенящую звёздную ночь к самой кромке подёрнутой рябью водной глади и разговаривал с Внешним Морем до рассвета. Он рассказывал о замысловатой пляске пламени в обожжённой глиняной печи, о покачивающемся вереске под пронизывающим ветром, о шёпоте чуть задремавших вулканов, о жизни простых людей. И воды Моря покачивались в ответ, благодарно внимая речам рыбака. И вот однажды, когда неглупый Оулавюр рассуждал о человеческой глупости, он услышал глубокий голос, наполненный величием.
— Но что есть мерило ума и что есть мерило отсутствия оного?
Так заговорило Море.
Рыбак не поверил себе и дёрнул головой, словно стряхивая со смольных буйных кудрей случайно упавший листок. Вокруг него шелестели волны, лаская точёные камни, вдали пронёсся затяжной вой собак, а ветром принесло шёпот дальнего ковыля. И в этой мелодии природы было всё. Всё, кроме недавнего голоса, растворившегося сном.
— Ты… — Оулавюр робко вдохнул, собираясь с духом, — слышишь меня?
— Не только слышу, но и слушаю. Я люблю твои речи, ведь даже Морю может быть одиноко, — раздалось в ответ.
Мужчина улыбнулся и вновь вдохнул, только теперь быстро, в предвкушении. Его сердце трепетало от счастья, наполняясь надеждой и познанием. Познанием того, что он прикоснулся к неизведанному и доселе запретному. Оулавюр понял, что отныне он не один: Море тоже алкало его компании, и он может понимать его. Возможно, только он и может понимать его.
С той поры минуло много ночей. Жители Исафьордюра всё также выходили на промысел, готовились к долгой и холодной зиме, а вечером перед костром собирались всей деревушкой послушать истории стариков, попеть песень о подвигах героев да выпить зелёного вина. Не было с ними лишь одного человека — рыбака, что жил на окраине. Лишь только услышав слова Внешнего Моря, Оулавюр навсегда потерял покой. Он каждую ночь бежал в объятия речей и разговаривал с Морем до утра. Его душа светилась счастьем, возможно, остальные рыбаки этого тоже бы заметили, коль мужчина совсем не отдалился от них. Теперь ему не было дела ни до улова, ни до меняющейся погоды Исландии, ни до сна.
И, как это водится, вскоре Оулавюр осознал, что одних разговоров до рассветной разлуки мало ему. Он жаждал насытить Морем не только свои ум и сердце, но и плоть. За несколько недель до вэтрнэтр он вошёл в тяжёлые чёрные воды, поблёскивающие в равнодушной луне, что изредка казала свой круглый лик из-за антрацитовых туч. Он осторожно провёл пальцами по водной глади, оставив за собой дрожащую дорожку из отражающихся мерцающих звёзд. Вместо привычного холода он ощутил кожей небывалый жар — то были тёплые воды течения, приходившего с Востока и тянувшегося до самих Запредельных Земель. Иль то была ласка Моря… Он набрал в ладони вод и окатил себя ими, подставляя лицо под брызги. Закрыв глаза и медленно раскрыв руки, подобно взлетающей птице, он падал на спину, постепенно погружаясь на дно. Спустя несколько мгновений Оулавюр ощутил сквозь выцветшую рубаху грубого сукна смиренные камни, что лежали нетронутыми многие века. Новый мир, привычный, но всё же новый, открылся перед ним. Казалось, что здесь было светлее и спокойнее, словно в обещанной в сагах жизни, что даётся храбрым воинам, когда тех одолеет смерть. Над головою проплыла форель, едва не задев хвостом высокий лоб молодого мужчины. Он почувствовал лёгкое щекотание от её невидимого следа. Он внимательно и жадно смотрел на водный мир, что таился так близко, но был доселе так недоступен. Но недолго продолжалось наслаждение — ему нужен был глоток воздуха. Едва вздохнув, он снова опустился на дно, зарываясь пальцами в песок и гальку. И всё то же тёплое течение ласкало его тело, заставляя гореть от жара, страсти и стыда. Ему казалось, что он ощущал руки Моря, беззастенчиво дарующие ему плотское наслаждение. Не нужно было слов иль иных разъяснений, они понимали друг друга. И всякий раз, когда он был готов отдаться ощущениям, Оулавюру приходилось прерывать своё сумасшествие, дабы глотнуть столько необходимый смертному воздух.
Он уже не мог сосчитать минуты иль часы, сколько длилась эта безумная игра. Ещё не зачинался рассвет, но небо светлело, напоминания о жизни, что осталась за пределами вод. Оулавюр поднялся, отряхивая с волос попавший серый песок. От его кожи тут же пошёл бледный пар: холодное исландское утро встречало его отнюдь не той лаской, кою так недавно даровало человеку Внешнее Море.
— Не уходи, — взмолило то. — Побудь со мной ещё.
— Скоро прибудут другие рыбаки. Они нас увидят.
Море молчало, и мужчина знал, что оно подбирает слова. И вскоре волны вновь затрепетали:
— Ещё немного. Я хочу открыть тебе то, что ни один мужчина, ни одна женщина, ни один зверь не видовали.
Сердце Оулавюра вновь затрепетало, сбивая и без того неровное дыхание.
— Я… согласен. Я хочу видеть это!
— Тогда тебе нужно пойти вдоль по фьорду. К тем дальним скалам Скютюль.
И он повиновался, жаждая узнать, что приготовило ему любимое Море. За спиной рыбака оставалась деревенька, только отходящая ото сна. Над редкими крышами на холме загустился белый дым, возвещая о готовности войти в новый день. По глади вод пробежался шальной пронизывающий ветер, словно отговаривая от недальнего путешествия. Он шептал о человеческой осторожности и коварстве сурового Моря, он рассказывал обо всех погибших моряках, что так и не добрались до земли и не обняли семью. Ветер взывал. Ветер молил. Ветер требовал. И ветер снова предупреждал. Но Оулавюр заворожённо шёл к одиноким возвышающимся скалам дальше от людей, дальше от утра, дальше от себя и дальше от предостерегающего ветра. Простой смертный давно бы развернулся от сего места и бросился в обратный путь: здесь даже воздух был пропитан обречённостью.
— Иди на глас мой, — Внешнее Море позвало его, завлекая всё дальше и дальше.
Сначала мужчина шёл вдоль утёса без страха, погружаясь всё глубже и глубже. Вот под воду ушла подрагивающая от колкого мороза медная грудь, подёрнутая лёгкой дымкой волос, скрылись выносливые плечи, острый подбородок коснулся волн, и очерченные губы теперь могли целовать коварное Море изнутри.
— Далеко ли ещё? — рыбак почти умело скрыл волнение.
— Уже скоро, — тягучий голос влёк его.
Пара шагов — и Оулавюр дрогнул от подступившего страха. Подводная каменная дорога кончалась, оставалось лишь прыгать в морскую пучину и плыть навстречу судьбе, потеряв успокаивающую опору под ногами. И он повиновался, всё больше уходя прочь от берега.
— Можешь остановиться, — теперь интонации Внешнего Моря изменились: ушло то спокойствие и величие, что-то гнетущее и напористое появилось в ней.
Мужчина поднял голову, взглянув на красные мазки рассвета на свинцовом небе. Пара капель возвещающего шторм дождя упала на лоб — от воды негде было скрыться. Ветер бушевал. И вместо предостережений смеялся раскатистым смехом грома. Сверкнула молния, заглушив своим треском тревожные крики прибрежных птиц.
— Я хочу видеть твоё лицо, — всё с той же безжалостной силой молвило Море. — Я обещало открыть тебе неизведанное.
Словно прощаясь с жизнью, Оулавюр сделал глубокий вдох и погрузился полностью в хлестающие тело волны. Здесь не было ни играющих рыб, ни мерцания небесных светил, ни той безмятежности; лишь острые скалы глубоко уходили под чёрную воду, скрывая и без того спрятавшееся за облаками солнце. Он осмотрелся. Неприятная пустота. Гнетущая пустота. Пугающая пустота. Он хотел молвить: «Я жду», но промолчал. И всё же ждал.
Но вскоре он больше не мог здесь оставаться, страх пронизывал всё тело, а воздух иссякал, оплавляя грудь. Мужчина решил было всплыть, но его сковали, будто невольника, и тащили на дно. Невидимые тяжёлые плиты воды обрушались на него с яростной мощью древней великой стихии. Инстинктивный вздох — и жгучая ледяная резь пронзила лёгкие, он начал захлёбываться. Горло свело судорогой, он закашлил, стараясь освободиться от раздирающего нутро ощущения, но лишь больше глотал воды. Он дёргался, как лёгкое пёрышко на краешке огня, царапал лицо, выламывал руки, тщетно стараясь освободиться от несуществующих удерживающих пут. Подступила тошнота, в глазах ядовито защипало, кровь в жилах будто вскипела, надув синие вены; его раздирали на части одновременно лёд и пламень, с которыми он был не в силах справиться. Он молил, он кричал, он старался, но всё дальше и дальше падал на дно. Жизнь оставляла его, заставляя мучительно захлёбываться в агонии. Ветер был честен — Море предало.
Тело мягко упало на тёмный песок, всколыхнув донную муть, тут же окутавшую былого рыбака. Наливающиеся синевой губы и затухающие глаза выражали ужас и мольбу, коя не была услышана никем. Море протяжно загудело и печально ударило волнами о берег, перевернув, будто щепки, несколько лодок. Оно едва весомой рукой тронуло щёку мертвеца, прижавшись к нему поцелуем:
— Я обещало открыть тебе неизведанное. И я открою тебе себя.
Оулавюр сомкнул глаза, пытаясь что-то молвить в ответ. Пальцы зашевелись, царапнув лежащий на дне камень. Он встал и неуверенно огляделся, но бледная пелена заволокла глаза. Словно ещё не очнувшись ото сна, мужчина провёл рукой по лицу, стараясь стянуть налипшую ткань, но пальцы лишь ощутили прохладу собственной кожи.
— Теперь у тебя новая жизнь, — вновь заговорило Море, спокойствие вернулось в его голос, как и надежда.
Мужчина не понимал ничего, в голове стоял отвлекающий вой. Руки всё хуже его слушались, а очи, сколь бы он ни силился, так и не прозрели. Он хотел ответить, понимал, что надо ответить, но язык распух, шевелясь во рту жирной личинкой, коей любят приманивать особо хищных вкусных рыб.
«Новая жизнь», — пронеслось в голове у Оулавюра.
«Новая жизнь», — слова Внешнего Моря жгли изнутри.
«Новая жизнь. Новая. Жизнь».
И он вспомнил. Ужас пронзил его насквозь, что ни молвить, ни пошевелиться. Вздохнуть? Но нет, он не мог дышать, сердце его горячее остановилось навек. Он теперь мертвец, заточённый пленником на бездушное дно вод, коего вскоре позабудут все живые. Оцарапанные об острые камни ноги потеряли силу, и рыбак упал на колени, накрыв голову руками. Он шептал молитвы, прося богов обернуть всё ночным кошмаром, что приходят после тяжёлого изнуряющего дня. Но тщетно. Море забрало его себе.
Жизнь Оулавюра оказалась не столь лазурной, как он бывало представлял, глядя на яркие плавные круги аквамариновой, сапфировой, папоротниковой воды близлежащих фьордов. Когда-то мужчина считал, что вся земля загадочной Исландии купается в пламени, и именно оное подогревает фонтаны вырывающихся гейзеров. Ныне рыбак с грустью вспоминал сиё прекрасное чудо природы. Раньше мечты несли его в Море, теперь же он жаждал вырваться наружу, подобно взрыву кипящих вод на разломах непокрытой льдом земель.
Он часто бродил по дну, стараясь изучить новые изломы морских узоров, но с каждым днём линии теряли свою ясность, растворяясь в свете. Море ошиблось: оно не дало новую жизнь, оно просто не отняло старую. И тело молодого мужчины истлевало, кожа стала мертвенно-серой, как снежные поля, покрытые вулканическим пеплом. Сначала источились руки, от малейшего неловкого движения кожа лопалась, обнажая синевато-белую плоть. И донные обитатели не могли не поддаться искушению устроить славный пир. Сельдь иль окунь осторожно подплывали, убеждаясь в безопасности деяния, и, обнажив мелкие зубки, кусали ошмётки человеческой плоти. Щёки оказались вкуснее всего — вскоре вместо них на лице зияли печальные дыры. Затем были съедены губы, и как бы ни силилось Внешнее Море, но оно было не в силах прогнать прочь хищных рыб. Оно жадно исцеловывало Оулавюра, обдавая его жарким течением, но лишь больше причиняло страданий.
Глаза постепенно слепли, теряя способность отличать очертания предметов, цвета. Ныне лишь свет иль отсутствие оного мог распознать мужчина. Почти слепым он спотыкался о камни, ещё больше раздирая своё тело. Он думал о будущем, о том, что ждёт его дальше. Не пройдёт много времени, как жители Моря съедят его полностью. Что же останется? Крепкий остов. Со временем и он источится, как древо от камня. А дальше? Останутся мысли, останется горечь, останутся в прошлом так и не пригодившиеся мечты. Он станет частью этого мира или ему суждено бродить вечным призраком? Оулавюр поднял голову, глядя на неровные тёмные пятна лодок, плавающих по воде. То были мужчины из деревушки Исафьордюр. Говорили они негромко, боясь спугнуть рыбу. Обсуждали недавние дела минувших дней, хвастливые подвиги, любимые песни. И Оулавюру казалось, будто он никогда и не слышал ничего прекраснее.